— Я хочу тебя. Всего тебя. Темного или печального, или в любом другом состоянии, каким бы ты не стал.
Со стоном он наклоняет мою голову к губам и целует меня, жестко и глубоко.
— Я отвечу тебе на это в постели, — он хватает меня за руку, как будто готов к постельной части, но я смеюсь и отступаю.
— Еще пять минут!
Он качает головой:
— Две.
— Четыре.
— Три, теперь прими это или я брошу тебя на кровать прямо сейчас, в эту секунду.
— Договорились.
— Договорились, я бросаю тебя на кровать? — подстрекает он.
— Договорились, еще три минуты! — со смехом кричу я, двигая быстрее руками, натирая его твердые грудные мышцы. Мой смех исчезает, когда мои мысли возвращаются к людям Скорпиона. — Она спала ночью в моей кровати, когда у нее были кошмары. У нее было такое богатое воображение, что она могла видеть вещи, хорошие и плохие, где их просто не было.
— О чем ты говоришь? — хриплым голосом спрашивает он.
— Нора, — говорю я, не в силах скрыть печаль в голосе. — Я просто хочу, чтобы ты знал, почему я... не знаю. Почему я всегда защищала ее. Казалось, она нуждалась во мне, и мы приняли эти роли. Она всегда нуждалась в защите. Но теперь я задаюсь вопросом, если я не позволю ей самой решить свои проблемы, извлечет ли она из этого урок? Я всегда хотела ее защитить, но теперь ничто не заставит меня рисковать ребенком и тобой, даже она.
В выражении его лица столько нежности и понимания, что от эмоций у меня в груди образуется узел.
— Чшш. Расслабься, — говорит он, проводя рукой по моим волосам. — Ему не достанется ни чемпионский титул, ни приз, ни твоя сестра. Он не выиграет. Я. Получу. Это все. Ты меня слышишь? Мне достанется золото, титул чемпиона, свобода сестры... И я буду защищать, желать и любить свою девушку.
Стадо оленей пробегает по лесополосе позади разросшихся садов дома, арендованного в Остине. Я показываю на них и говорю: "Смотри!", но Реми только ворчит; он немного занят, переворачивая огромную шину от трактора, снова и снова.
Здесь, в Техасе, настолько жарко, что пот струится по моей шее, стекая в декольте.
Щурясь на послеполуденное солнце, я спрашиваю Реми и тренера, не нужно ли им что-нибудь из дома, тренер машет головой, пока Реми ворчит, начиная толкать шину в обратную сторону.
— Мы почти закончили, — говорит мне тренер.
Я киваю и показываю два пальца – значит, мне потребуется две минуты, чтобы в пятый раз сходить в дом за лимонадом.
Внутри дома я замечаю Райли на входе в гостиную, он не двигается, так что его почти невозможно разглядеть. Сжимая руки в карманах костюма, он с нескрываемым неодобрением хмурится на входную дверь. Мое тело мгновенно переходит в режим повышенной готовности, а внутри все холодеет.
— Его родители, — говорю я с отвращением.
Его родители. Подобия людей, которые не заслуживают даже пениса и вагины, не говоря уже о разрешении произвести на свет что-то настолько прекрасное, как Ремингтон! Воспитать его? О, нет. Эти подонки просто схватили своего мальчика, запихнули в клинику для душевно больных и никогда не возвращались.
Сжав губы, Райли утвердительно кивает мне:
— Пит улаживает это.
Инстинктивно защищая живот, прикрываю его руками, переведя взгляд на входную дверь.
— Почему они продолжают доставать его? Они хотят исправить все сделанное?
— Брук! — Райли почти давится, произнося мое имя, мрачно смеясь самым печальным смехом, что я когда-либо слышала. — Они ублюдки. Мы проходили через это дюжину раз и они знают, что Ремингтон отошлет их с чертовым чеком.
Сильнейший гнев накрывает меня, когда я думаю о том, каким беспокойным становится Реми каждый раз, стоит только нам приблизиться к его родному городу. В прошлом сезоне его родители заявлялись точно так же, и закончилось все выданным чеком с его подписью.
— Они ничего не заслуживают от него. Ничего, — шепчу я.
Не успев опомниться, я уже иду через гостиную.
— Би! Просто позволь Питу от них избавиться, — предлагает мне Райли.
Вместо этого я распахиваю дверь и вот они, на крыльце, во всей своей красе. Мужчина... он огромный, словно гора, красивый для своих лет. Клянусь, до боли неприятно видеть его сходство с Реми. Такие же ярко-голубые, как у Реми, глаза мгновенно устремляются в мою сторону, но вот выражение глаз совсем другое. Жизнь и энергия, задор и сила, которые я вижу в глазах Ремингтона, напрочь отсутствуют у его отца.
А его мать? Пока она придирчиво осматривает меня, я оцениваю ее, и в этом маленьком, вручную сшитом платье, она выглядит такой хрупкой, спокойной и милой, что мое замешательство только усиливается.
Этим людям я могла улыбнуться в лифте или пройти мимо на улице. Они кажутся хорошими и заботливыми, но как такое может быть? Как они могли бросить Реми, а потом иметь наглость стучать в его дверь снова и снова, будто у них есть на то право?
Одна лишь мысль о том, чтобы бросить маленького ребенка, растущего во мне, вызывает отторжение, и я все еще не могу понять, зачем кому-либо делать такое со своим собственным сыном.
— Всю его жизнь вы бросали его. Почему теперь не можете оставить в покое? — сердито смотря на них, я требую объяснений.
Им хватает наглости выглядеть искренне шокированными то ли моим появлением, то ли из-за моего выплеска эмоций, а, вполне возможно, по обеим причинам.
— Мы хотим с ним поговорить, — говорит женщина.
Потому что вот, кто она, просто женщина. Я никогда не смогу видеть в ней чью-то мать, особенно Реми.